«Вахед-вахед!»

 

«Новосирийск», — так говорят тут наши.

На базе Хмеймим — выставка достижений народного хозяйства. Впечатляет. Адский грохот истребителей, то взлет, то посадка, вонь керосина. База бессрочно. Военные с крестьянским загаром (темные руки и лица). Их голоса со мной: «Турция вон за той горой!» «Россия рулит…» «Страшно, что потерял чувство страха»…

На Новый год сразу после полуночи — под салют и праздничную пальбу автоматов — по базе били из «Града» (к разочарованию парней: они-то ждали газовой атаки, сидели в противогазах). Теперь, говорят, горный хребет под контролем. И побережье Средиземного.

8 марта в огромной палатке — дискотека с поварихами и медсестрами под «Лабутены» и с безалкогольной «Балтикой».

На базе в палатке-столовке подписывают бумаги о мире те, кого к миру принудили. Наши ездят на тяжелейшие переговоры — ночью, в горные селения, забитые вооруженными недругами. Почти ничего про войну и мир сказать не могу, нельзя.

Напросился и вырвался в Латакию, город-миллионник, вдобавок заполненный несколькими миллионами переселенцев. Здесь в ноябре двумя ракетами убило десятки людей.

Без всякой охраны в компании сирийца (с кобурой на поясе) мы бродим в толпе по узким переулкам, где все перемешано. Женщины, замотанные в черное, и ярко накрашенные, и бородачи, и хипстеры с айфонами, но лица прямо-таки древние, инопланетные, арамейской лепки — почему-то особенно у детей.

Россыпи апельсинов, клубники, молодых орехов, строгие и нестрогие портреты лидера, витрины с манекенами в мини-юбках, вывески и обложки журналов с соблазнительными девицами…

Где-то рядом стрельба.

Мой спутник прищуривается:

— Наверно, свадьба.

Его брат недавно убит под Хамой.

Останавливаюсь купить душистое мыло из Алеппо. Продавец общается на ломаном русском. Мимо идут вереницей люди — бородачи, хипстеры, алавиты, суниты, кто угодно — улыбаются: «Привет!», «Здравствуй!», даже «Здорово!», показывают два пальца-виктори, тоже пытаются что-то сказать по-русски.

— Сурия-Русия: вахед-вахед! Сурия-Русия: вахед-вахед!

— Что это значит?

— Один-один, — переводит мой спутник, и старательно выговаривает: За-од-но…

Не скажу за всю Сирию, но вот это было: первые встречные под летним уже, яростно-синим небом радуются на ломаном русском.