"Три расстрела"

 

После отступления по областям Украины, после потери части, уже в ноябре 1942-го я стал связистом и находился при штабе формирующейся резервной армии в г. Вологда. 

И вот в моё дежурство раздается звонок по ВЧ - товарищ "ноль первый" вызывает командующего. 

Я действую по уставу - после установки телефонного соединения иду в соседнюю комнату, снимаю вторую трубку и слушаю. 

Голос Верховного я сразу узнал. Его все хорошо знали.

Сижу, слушаю… Разговор начался общий, а потом я понял, что говорят не по кодам! 

Я все запоминал с первого раза, инструкцию знал "назубок" и слышу, что говорят не по инструкции. 

А в инструкции было сказано, что оператор обязан следить за ее исполнением. 

Я включаюсь в "провод" и говорю: 

- "Разговаривайте по кодам".

Слышу замешательство в разговоре, но товарищи мой голос, возможно, приняли за помеху и после паузы продолжают вести разговор по-прежнему. 

Тогда я снова перебиваю разговор и громко требую: 

- "Разговаривайте по кодам!" 

Верховный спрашивает: 

- "Кто говорит?" 

Отвечаю: 

- "Дежурный 29-й". 

- "Как зовут?" 

- "Сержант Михалев".

Тут разговор остановился. Антонюка не слышно, затаился, не дышит. 

А на другом конце провода: "Пых, пых" - это, наверное, Верховный рассердился и трубкой пыхтит, а потом слышно, как бумагами стал шуршать (слышимость отличная) - ищет лист с кодами, которого не было у него под рукой, не приготовил. 

Потом нашел нужную бумагу, вызвал командующего по кодам, и разговор у них начался "нормальный".

Когда разговор закончился, я не заметил. 

Интересно было слушать голос Верховного. 

Не успел испугаться, как влетает командующий Антонюк. 

Дверь ногой отшвырнул, вбежал и уставился на меня. 

А я стою по стойке смирно. 

И тут он заорал матом. Кричал генерал без остановки не меньше минуты. Потом выбежал, и тогда я услышал из-за двери про арест и расстрел.

Арестовывают меня тут же в дежурке и ведут через всю часть. 

Запирают в бывшем помещении для скота - в северных краях это отличные помещения из толстых бревен. 

Чисто, сено хорошее, так что, несмотря на мороз на улице, в сарае мне было не холодно. 

Сижу под арестом и читаю устав - в 18 лет так легче с жизнью прощаться…

Но проходит день, другой - тишина.

На третий день является начальник караула: 

- "Сержант Михалев, на выход!".

Выхожу и понимаю, что раз ведут без ремня, значит, на расстрел. 

Приходим с караулом на плац. 

Здесь на построении находится штаб и личный состав части. 

Генерал Антонюк стоит в стороне, а рядом двое с автоматами и один с планшетом. 

Вот тебе, думаю, и приговор. В глазах у меня слезы обиды. 

Караульный ставит меня против начальства, я стараюсь не смотреть на генерала сверху вниз - выше его на голову. 

И тут генерал Антонюк торжественно зачитывает мне… благодарность Верховного!

А через два дня пришел приказ о повышении бдительности. 

Антонюка я больше не видел, а голос Верховного слышал еще четыре раза и один раз вступал с ним в разговор. 

Это было перед началом битвы на Курской дуге. 

Тогда в подобном разговоре в штабе он меня узнал и назвал по имени, спросил, какое настроение у солдат? 

А какое настроение - готовы идти без остановок на Берлин - вот какое было настроение!..

На новом наблюдательном пункте штаба 63-й армии (Восточная Пруссия) мы, связисты, организовали узел связи. 

Подключили командующего, заместителя командующего, оперативный отдел, инженерный отдел и все отделы штаба. 

И вот, надо случиться, услышали выстрелы. 

Футь-футь - летит мина и падает между нашим блиндажом (где расположилась телефонная станция) и тросом, который принимал концы проводов от командиров дивизий. 

И снаряд порвал наш жгут.

До приезда командующего на наш наблюдательный пункт оставалось примерно 40 минут. 

Подполковник Симхович неизвестно по каким причинам рассердился, выводит нас к траншее и дает команду: "Раздевайтесь!"

Я вместе со старшим сержантом Тимофеем Ивановичем Никифоровым раздеваюсь. 

Потом становимся, на него смотрим. 

Он кричит: 

- "Бодрей смотрите"! 

Расстегивает кобуру, вынимает пистолет, а рука у него ходит ходуном - стрелок чертов! 

Вид не боевой, но стращавый - рука с пистолетом, дрожит. Если и застрелит, то от страха.

Я возмутился, поднял руку и говорю: 

- "Товарищ подполковник, я понял, что вы хотите нас расстрелять. Но связи-то все равно не будет! 

За вами следом в этот блиндаж приедет командующий и вac расстреляют в этой траншее. Что вы делаете?"

Сам себе ответил на свой вопрос не по уставу: 

- "Я иду налаживать связь". 

Такая невоздержанность подполковника не имела решительного продолжения, видно, он сам больше всех испугался. 

Я ему чуть-чуть в глаза не плюнул. Все равно, думаю, по собственному страху расстреляет. 

Он пистолет опустил, а мы принялись менять жгут. 

Быстро установили связь. 

И надо же, я последний телефон проверяю - и входит командующий. 

Поворачиваюсь в нательном белье к нему и докладываю: 

- "Товарищ генерал-лейтенант, связь со всеми приданными подразделениями работает нормально. Дежурный Михалев".

Командующий молча прошел, посмотрел. Над каждым телефоном написан номер дивизии. Спросил: 

- "Почему в белье?.." 

- "Я с дежурства, отдыхал, - отвечаю. - А тут мина порвала жгут - некогда было одеваться".

Последний расстрел случился на Эльбе 3 или 4 мая 1945 года, точнее дату не помню. 

Наш взвод связи пришел пешком из Восточной Пруссии. 

Еще 16 апреля нам был дан приказ на выступление из-под Кенигсберга, а 26 апреля мы уже пришли в пригород Берлина - 1100 километров по карте за 10 дней! 

Эльбу не форсировали. Остановились в километре от реки. 

Здесь же наши разведчики встретились с американцами. Встретились-то следующим днем, но с утра уже знали о возможной встрече.

Дело происходило просто: подъехали одни американцы, другие подошли неорганизованно, потом построились друг против друга, поприветствовали. 

Наши и их офицеры переговорили - что делать будем? 

А что делать - давай бороться! Ну, давай.

С нашей стороны выдвинули бороться меня. 

Как сказали, что будем бороться, так сразу все на меня посмотрели. А я после контузии стал глуховат и не понял, от чего это строй на меня уставился. 

С их стороны вышел американец постарше. Было ему лет 27, а роста он был одинакового со мной - 193-194 см. 

Только во мне 90 килограммов веса, а в нем колограмм 120. 

Но тут уже конец войны, настроение такое, что все нипочем.

Я перед войной, еще мальчишкой, в колхозе за 5 дней ставил 5 стогов, в каждом по 20 скирд, в каждой по 50 копен. 

Физически был страшно выносливым. Так что опасения бороться с американцем я никакого не испытывал. 

Хотя видел, что американец тяжелее меня, и вид у него был устрашающий.

Вышли мы бороться. 

Когда поздоровались, я его руку при рукопожатии слегка попридержал в своей ладони и по тому, как он ее первым на себя потянул, дернул, понял, что он слабак. 

Отметил я это.

Стали бороться. 

Он хватает меня, да не может захватить. 

Потом ухватил и стал мотать. Чувствую, не туда дело пошло - оторвет от земли и бросит. 

Тогда я его к себе крепко прижал и грудь его о свою так сдавил, что смотрю - слабеет. 

Я его моментально из объятий вбок бросил. Он вскочил и ко мне - давай второй раз!

Второй раз я не стал ждать - сразу же обхватил его за грудь, обнял и снова сдавил. Смотрю, белеет, глаза закатываются. 

Я еще поджал и опустил. Он обмяк совершенно. Когда я его отпустил, он упал. 

Лежит, не двигается, но дышит.

Смотрю, офицер американский тоже белеет лицом, кобуру расстегивает и пистолет вынимает....

Оглядываюсь - нашего капитана Ныркова и других офицеров нет. Что делать? 

Ждать, когда американец в меня пальнет, не хочу. 

Надо самому действовать. Подхожу, беру его за руку с оружием и тихонько сжимаю ее. 

Американский офицер лицом становится как мел и каменеет. 

Пистолет у него из руки падает, и я его ногой отбрасываю. 

А офицер как-то непонятно все вертится на месте и норовит боком повернуться. 

Тут такая тишина воцарилась - в строю наших и американцев - шмеля слышно. Только офицер неестественно боком топчется.

И тут кто-то из наших казаков, что стояли в строю слева, в тишине громко сказал: 

- "Обоссался!" 

И точно, сзади стало видно, что штаны у американского офицера мокрые. 

Тут воздух "грохнул", как может грохнуть от смеха только строй молодых солдат. 

Засмеялись все наши, и многие американцы заулыбались. Но их тут же одернули. 

Им дали команду, и они сразу за реку отъехали. Больше с ними не встречались.

**********

 

А. Михалев