Рождённый долго жить (рассказ)

 

Ненастным осенним днем второго года войны в далеком селе, перед воротами одного из домов, мокнет под дождем пожилая женщина, не решаясь войти во двор. С шерстяного платка срываются холодные капли и текут за воротник старого ватника. Но женщина совсем не замечает непогоды и продолжает стоять перед домом, крепко прижимая к себе большую сумку на широком ремне.

Спустя время, горько вздохнув, почтальонша делает несмелый шаг и, растворив лязгнувшую щеколдой калитку, входит во двор и направляется к крыльцу. В доме ее словно ждали: или давно высматривая в окно, или услышав снаружи негромкий стук калитки. Дверь распахнулась, и на крыльцо босиком выбежала молодая женщина в цветастом платье. Темные глаза на взволнованном лице, пошедшем от смятения кумачовыми пятнами, светились надеждой и тревогой.

— Надежда Петровна!.. Что-нибудь от Яши?..

Встав на нижнюю ступеньку крыльца, почтальонша в ответ смолчала, и только опустила глаза, принимаясь суетно рыться в сумке. Ожидание удлинялось, а Петровна все еще копалась: то ли отыскивая пропажу, то ли оттягивая время. В конце концов, она извлекла из сумки какое-то письмо и, не поднимая опущенной головы, протянула руку, пытаясь унять дрожь. Знала, какую весточку доставила адресату.…

За долгую жизнь привыкла к своей нелегкой работе и из года в год, в любую погоду, носила односельчанам письма, газеты и редкие телеграммы. Ее почтовая сумка, потертая от времени, перевидала на своем веку столько человеческой радости и печали, что казалось, переполнившись ими, она превратилась в живое существо, связанное в одно целое со старым почтальоном. Надежда Петровна была желанным гостем в каждом доме и в нужную минуту находила слова добрых пожеланий или утешений. 

Но только с началом войны она вдруг поняла, что люди, раньше поджидавшие ее с нетерпением у своих домов, перестали теперь выходить встречать почту. Причиной этому — многочисленные «похоронки», пришедшие в село за последний год.

В один миг на глазах у потрясенной Надежды Петровны молодые женщины превращались в изможденных старух, ставши в одночасье солдатскими вдовами с малолетними осиротевшими детьми. Но десятки казенных извещений, коснувшись рук почтальона, так и не смогли заставить окаменеть ее сердце. Не в состоянии была Петровна остаться в стороне от чужой боли, воспринимая ее как свою…

Отдав письмо, через промежуток времени — достаточный для прочтения, Надежда Петровна подняла глаза, не услышав ставших привычными для нее — навзрыдного, в голос плача или горьких бабских причитаний.

Молодая женщина прижимала к груди бланк извещения и молча смотрела куда-то вдаль поверх головы растерянной почтальонши. Пугаясь сухого блеска в ее застывших глазах, Петровна всполошенно кинулась к ней.

— Девонька моя, милая!.. Олечка, ну что же ты!..

Ольга задрожала всем телом и прижалась к обнявшей ее Петровне. Упав светловолосой головой ей на грудь, прошептала:

— Убили Яшу, убили.… Еще в апреле…

Надежда Петровна гладила ее по вздрагивающим плечам и старалась хоть как-то успокоить.

— Девочка моя, что ж теперь поделаешь, война.… Жить-то надо — дети ведь у тебя... А ты поплачь, девонька, поплачь, не держи на сердце тяжесть…

Но тут Ольга вдруг отпрянула от почтальонши и, вцепившись с силой в рукава ее ватника, сквозь слезы полившиеся из глаз, быстро заговорила:

— Надежда Петровна! Не верю я, не верю!.. Нет в моем сердце его смерти.… Нету!.. Живой Яша — я это чувствую!.. Живой он…

Петровна сокрушенно покачала головой, но переубеждать не стала: на казенной бумаге зря печать не поставят…

«Здравствуй, моя любимая Олюшка-долюшка!

С горячим приветом к тебе с фронта твой муж — боец стрелковой роты Синкин Яков Иванович. Крепко, крепко целую тебя и наших детей. 

Прости, родная, за долгое молчание. Знаю, как ты живешь ожиданием моих писем, и как волнуешься, когда их долго нет. Прости.… Не по моей вине случилось так, что я почти полгода не мог написать тебе.

Ты помнишь, в своем последнем письме, в марте 42-го, я сообщал, что нас перебрасывают на самый трудный участок фронта. Обстановка тогда сложилась крайне напряженная: немец пер изо всех сил, пытаясь взять реванш за свое поражение под Москвой. И мы, закопавшись в землю, по пояс в талой воде, стояли насмерть. Мы били фашистского гада и пулей, и штыком. Тьма-тьмущая сколько гитлеровцев мы положили на тех полях, которых им уже никогда не придется топтать своими сапогами. Но и немало моих друзей сложило голову в неравных боях, отдав свои жизни за Родину.

Нас оставалось мало, но все равно мы продолжали держаться, ожидая подкреплений. А через день мы дрались уже в кольце окружения: то ли не устояли фланги у соседей, то ли приказ отступить до нас не дошел.

Кончались патроны и гранаты, в карманах шинелей раскисали последние крошки сухарей. И тогда наш командир решил прорываться. А наши раненые добровольно остались нас прикрывать. Мы ушли безлунной ночью, в надежде пробиться к своим. Но враг был начеку и завязался страшный бой. Я стрелял, бежал, колол штыком, бросал гранаты и опять куда-то бежал. Очухался только под утро в каком-то лесу, оставшись вдвоем с товарищем. 

Мы горстями черпали из-под деревьев темный снег и не могли утолить жажду. Потом несколько дней бродили по глухим лесам, пока не наткнулись на отряд партизан. Там я был несколько месяцев: взрывал эшелоны, уничтожал предателей.

Самым тягостным в моей жизни было то, что, ежечасно думая о нашей семье, я не мог подать вам весточки: у отряда не имелось связи с Большой землей. Не дай бог, если на нас — тогда участвовавших в ночном бою — успели отправить домой «похоронки». Надеюсь, что ты ее получить не успела, и это мое письмо пришло своевременно.

Только осенью нам удалось встретиться с частями Красной Армии. Но опять же, написать тебе мне сразу не представилось возможным. Еще некоторое время длилась спецпроверка. Ты понимаешь, о чем я?.. К счастью, нашелся мой бывший ротный, да еще вступился за меня командир отряда, и они смогли подтвердить мои слова.

Теперь я снова на фронте и воюю с проклятым фашистом, не дающим возможности встретиться с тобой. Сообщаю тебе свой новый номер полевой почты. Еще раз крепко вас целую. Яков».

Надежда Петровна с неизменной сумкой на боку торопилась в правление — к председателю колхоза. Тропинка меж домов, прячась в сугробах, скрипела снегом и, немного поплутав, коротким путем довела до места.

На центральной площади возле правления толпился народ. Тарелка репродуктора, укрепленная на высоком деревянном столбе, голосом Левитана перечисляла потери гитлеровских войск под Сталинградом. 

Сводки Информбюро о сокрушительном разгроме фашистов, начиная с прошлой недели, передавали по несколько раз на день, постоянно уточняя данные. Пожилая почтальонша, поднявшись на крыльцо, невольно улыбнулась, порадовавшись в которой раз, но тут же нахмурилась и, изменившись в лице, толкнула дверь в дом.

Председатель колхоза — молодой, красивый парень, комиссованный из армии еще в сорок первом, сидел, склонившись над столом, и корпел над бумагами. 

Хлопнув дверью, раскрасневшаяся с мороза, Петровна вошла в комнату, где сидел председатель. Зная его с малолетства, она по старой привычке окликнула его с порога: «Павлуша!..» Но потом, вспомнив должностное положение, поправилась: «Павел Алексеевич!»

Председатель оторвал глаза от разложенных на столе бумаг и близоруко сощурился. Всмотрелся и, узнав, тут же поднялся, скрипнув протезом ноги. Услышав ее расстроенный голос, озабоченно спросил:

— Что случилось, Надежда Петровна?

— Беда, Павел Алексеевич… Беда.

И Петровна, всхлипывая, положила перед председателем казенный конверт.

Бывший солдат, мельком бросив взгляд на стол, понял все сразу. 

«Кому?!» — коротко бросил он, оседая на стул, заскрипевший одновременно с протезом.

Петровна, вытирая слезы концом платка, ответила:

— Олечке… Синкиной…

Председатель тяжело вздохнул и, склонившись грудью над столом, обхватил голову. Кругляшок солдатской медали над карманом его гимнастерки закачался беспокойным маятником. 

— Да-а-а… — через некоторое время протянул председатель, встречаясь глазами с Петровной. — Дела… Что будем делать?

— Не знаю, Павлуш.… Ох, не знаю.… Только девка отошла от той «похоронки». Прямо расцвела, когда узнала что Яша живой.

— Да, Петровна.… Каково ей сейчас будет?.. 

— А может — опять ошиблись?.. А, Павлуша?

— Нет, Надежда Петровна, чудес на свете не бывает, тем более — дважды. Как у нас на фронте говорили — снаряд в одну ту же воронку два раза не падает. Но к человеку это не относится. Делать нечего — пойдем к Синкиным…

Выйдя на крыльцо правления, председатель с Петровной остановились, заметив обращенные к ним лица односельчан. Люди, ранее связав появление почтальонши с теперешним выражением лица председателя, толпились возле правления — тихие и подавленные. Председатель молчал и только мял в руках солдатскую шапку, не успев ее надеть. 

Увидев неприкрытую голову председателя, застывшего точно на траурной церемонии, старики нахмурились, а бабы подались вперед, пряча за спины детей.

— Пашка! Не томи душу…. Кого убили?!. — не выдержал кто-то из дедов, обращаясь к председателю.

— Яшу Синкина, — выдохнул председатель негромко, но его услышали все.

В толпе стали всхлипывать бабы, прижимая к себе детей. Стянув шапки, понурили головы мужики. Закрестились набожные старухи. «Вот те, Господи, беда-то какая…»

Председатель с Петровной спустились со ступенек и, миновав расступившуюся толпу, пошли вдвоем вниз по улице. 

Фронтовик ступал широко, выкидывая перед собой протез, и при его каждом шаге одно плечо заметно опускалось ниже другого. Рядом семенила Петровна с почтовой сумкой, где лежала та бумага.

Через минуту, не сговариваясь, за ними с площади к дому Синкиных потянулись люди…

* * *

«Здравствуй, моя милая Олечка!

С большой любовью к тебе твой Яша — гвардии сержант Синкин. Спешу сообщить тебе, что я жив и здоров, чего и вам желаю. Как вы там, мои дорогие? С нетерпением ожидаю той минутки, когда приеду домой после нашей Победы и смогу вас всех обнять. Верю, что ждать осталось недолго…

Олюшка-долюшка, получил твое письмо и расстроился. Ты пишешь, что «похоронку» тебе принесли в конце февраля. Но, судя по штемпелю на конверте, письмо ты мне отправила в начале марта. Получается, писала ты мне, уже зная, что я считаюсь погибшим.

Родная моя! Значит, ты не верила и знала, что меня «похоронили» раньше времени. Видно это твоя любовь помогла мне воскреснуть и вернутся снова в строй…

Да, Олечка, так получилось, что меня тогда в бою сильно контузило. Наш полк наступал уже третьи сутки. Мы гнали «фрицев» и освободили несколько населенных пунктов. А затем на нас пошли немецкие танки. 

Я и мой второй номер сумели подбить из противотанкового ружья два танка. А потом я запомнил перед глазами ослепительную вспышку и тут же провалился в черную пропасть.

Очнулся я в госпитале. Говорят, что я долгое время после контузии ничего не помнил. В спешке боя нас с товарищем посчитали убитыми и забрали документы. А вечером меня нашли санитары из соседней дивизии и отправили в госпиталь. А товарищ мой погиб — жалко…

Видишь, как бывает в жизни. Отправили семье «похоронку», а вот, пожалуйста, вам — я живой. Когда после излечения я прибыл в свой полк, то первое время друзья на меня смотрели как на вернувшегося с того света. Хотя приблизительно — так оно и есть…

Кстати, за тот бой нас наградили орденами, только моего товарища, к сожалению, — посмертно.

Пишите мне. До скорой встречи. Ваш Яша».

* * *

На центральной площади села гуляла свадьба. Звенели бубенчики у лошадей, запряженных в сани. Нежными переборами звучала гармошка, приглашая всех на вальс. Взрослых кавалеров дамам не хватало — их заменяли подружки или шустрые подростки. Танцующие пары неуклюже топтались на утрамбованной площадке перед правлением колхоза под прибаутки собравшихся односельчан. Старички под хмельком, дымя махрой, и бабушки в нарядных платках, непрестанно лузгавшие семечки, оживленно обсуждали своих земляков.

— Ты глянь, Никитична! Васька-то ваш соседский — нашу агрономшу пригласил…

— Вот оголец, молоко на губах еще не обсохло, а все туда же.… Вот отец с фронта вернется — я ему скажу. Всыплет ему ремня.

— Ну что, вы старые, заладили. Праздник ведь в селе. Лучше посмотрите, какой красавицей дочка Куприяновых стала. Ишь, ногами пишет — чисто пава…

— Сам ты старый хрыч! Ты бы лучше не на молодых девок засматривался, а лез бы к своей Матрене на печку — кости погреть.

— Тьфу, на вас бабы! И чего только попусту языками молоть — не даете людям на молодых порадоваться! 

А молодые — жених в офицерской шинели и невеста в белом овчинном полушубке, были страсть как хороши. Неподдельное счастье светилось на их лицах, заставляя других позабыть о невзгодах четвертого года войны.

Новобрачным завидовали от чистого сердца — той самой доброй, бескорыстной завистью, которая по своей природе свойственна только щедрой душе русского человека. Еще бы им не завидовать…

Они не виделись с начала войны, успев только обручиться перед уходом жениха на фронт. А она осталась работать в колхозе. И потянулись годы томительных ожиданий, писем и надежд, пока не довелось вмешаться случаю… Ивана ранило под Варшавой. Он находился на излечении в госпитале, а позже отпустили до полной поправки домой, где его ждала Мария.

Наперечет приходились такие праздники в пору войны. Простая радость, как и горе, являлись сюда чаще. Радость — от полученного с фронта письма близкого человека. Радость — из сводки, переданной по радио. Но торжеств — не случалось. Даже общепринятые даты, которые с размахом отмечали до войны, теперь проходили скромно: вывешивали очередной лозунг-транспарант на крыше колхозного клуба, и все.

Но свадьба, сыгранная на селе в середине весны сорок пятого, была для всех настоящим торжеством — по случаю любви, верного признака недалекого конца войны…

Надежда Петровна на свадьбу не пошла — не смогла. До обеда отдала несколько писем и занесла в правление свежие газеты. После вернулась домой, поставила свою неразлучную спутницу — почтовую сумку на стол, и без сил опустилась на табуретку. 

Постепенно в холодной комнате начинало темнеть, а она все так же отрешенно сидела, не зажигая огня, не растапливая печи. А через окна, забелевшие к ночи морозцем, время от времени доносились звуки празднества, куда она не решилась пойти, побоявшись собственного сердца.

Так, в одиночестве, провела время, о чем-то размышляя. Наконец приняв решение, завернула угол скатерти на столе и положила под нее письмо. То страшное письмо, которое она до того момента держала, не выпуская из рук — возможно последнее такое для их села. 

Расправляя скатерку, Петровна горестно вздохнула: отнести поступившее извещение Ольге Синкиной было выше ее сил…

* * *

…Каждый год, в одно и то же время, на сельской улице возле дома Синкиных выстраиваются машины. Поздравить фронтовика с Днем Победы съезжается вся родня издалека, и мест что поближе.

Довольный дед в парадном костюме держит на коленях внуков своих детей и вовсю нянчится с ними. Маленькие сорванцы трогают его награды и дергают за усы. Старый солдат от души смеется, отчего на груди переливают эмалью его ордена и празднично звенят медали.

На вопросы о здоровье он всегда отвечает одинаково: крутит седой ус и вытягивает большой палец вверх: 

— Что нам поделается?! Мы же фронтовики! 

А на большом дворе хлопочет с невестками Ольга Николаевна: хлебосольно накрывают они длинный стол под белоснежной скатертью — для домочадцев и гостей. И между делом она незлобиво жалуется на своего деда:

— Вот ведь, старый чертяка, что придумал на днях. Пронюхал, что скоро у обелиска на центральной площади гранитные плиты начнут обновлять к юбилею Победы, так поперся властям доказывать, чтоб его фамилия там обязательно была.

— ?!

— Вот и ему говорят, что этот обелиск поставлен в память земляков, погибших на фронте. А вы, дедушка, живой.… Так он ругаться стал — шумит, мол, на меня три «похоронки» жена получила за войну. Не хочу, сказывает, чтоб после смерти моя фамилия только на кладбище была. Хочу со всеми вместе.… Вот ведь какой он у меня….

Ольга Николаевна звонко смеется, добавляя улыбкой себе морщин на счастливом лице. 

Вскоре двор начинает, усаживаясь, разноголосо шуметь. В центре стола, как полагается, виновник торжества — улыбающийся дед с иконостасом наград на груди. Рядышком — стесняющаяся вниманием, его верная Олюшка-долюшка.

Пенится шампанское, потеют рюмки с холодной водкой, звучат тосты: за здоровье, благополучие, процветание. За то, как она ждала. За то, как он вернулся…