Когда «Валенкам» Руслановой не хлопали

В осеннюю пору в хирургический госпиталь, расположенный в полуразрушенном здании польской гимназии, прибыла группа артистов Московской эстрады. Возглавлял ее конферансье Рябинин, большого роста, грузный, внешне респектабельный, эмоциональный мужчина лет пятидесяти. 

— Ваш приезд — настоящий праздник для раненых, — восторженно заявил замполит госпиталя капитан Осадчий. — Вот только незадача: нет у нас зала. Будь сейчас лето, можно было бы дать концерт под открытым небом. А так придется выступать в палатах. 

— Погодите, погодите, капитан, — прервал его Рябинин. — Это сколько же раз придётся каждому актеру выступать? Нет, такой вариант непригоден. 

— Может быть, тогда артистов разделить на две-три группы? — предложит замполит. 

— Эффекта должного не будет. Хотелось бы дать концерт всей группой. 

— Да, ситуация, — озабоченно проговорил Осадчий. — А если приспособить коридор под зрительный зал? 

— Да? Давайте посмотрим, — согласился Рябинин. 

Коридор был узкий, неприглядный. Рябинин окинул его взглядом и иронически изрёк: 

— Труба. Он скорее подошел бы под стрелковый тир, чем под зрительный зал. 

— Согласен. Но это наиболее подходящее место из всего того, чем мы располагаем, — не сдавался замполит. 

— Хотя, если установить в нем стулья, соорудить эстраду, пожалуй. 

— Это не составит нам особого труда, — подхватил Осадчий, не дав ему договорить, — пока вы будете обедать в столовой, мы сделаем подмостки для эстрады, расставим скамейки, стулья и здесь сможем разместить всех раненых. 

В срочном порядке из столов соорудили эстраду, установили скамейки, стулья, и невзрачный коридор принял некоторое подобие зрительного зала. 

Пришедший из столовой Рябинин весело ухмыльнулся, сказал: 

— Конечно, это не концертный зал. Далеко не концертный. Но какая-то видимость зала всё же есть. 

— Кстати, хочу вас предупредить, — вставил замполит, — в условиях нашего хирургического госпиталя концерт придется вести без аплодисментов. 

— То есть как! Почему? — недоумевая, произнес Рябинин. 

— Требование медицины, — спокойно ответил капитан — Аплодируя, больные могут растревожить раны. 

— Да, конечно. Однако концерт без аплодисментов — первый случай в моей артистической практике. 

Когда всё было готово, раненые, способные самостоятельно передвигаться, устремились в «зрительный зал». В палатах остались тяжелораненые, но при открытых дверях они тоже имели возможность слушать концерт.

На импровизированную сцену поднялся конферансье Рябинин. Он внимательно обвел взглядом зрителей. Они сидели с костылями, с забинтованными головами, руками и предплечьями. Кто без ног, без руки. Рябинина даже оторопь взяла. Он почувствовал, как что-то щемящее вошло в его душу. Широко раскинув руки, как бы желая их всех обнять и приласкать, Рябинин взволнованно и торжественно сказал: 

— Дорогие воины-фронтовики, наши доблестные защитники! Прежде чем начать концерт, разрешите передать вам сердечный привет от столицы нашей Родины Москвы и пожелать вам скорейшего выздоровления! 

Далее Рябинин сказал, что, учитывая болезненное состояние воинов, концерт будет проходить без аплодисментов. В данной ситуации они ни к чему. 

— Концерт мы начнём игрой на скрипке, ибо что может быть эмоциональнее музыки! Она сопровождает нас всю жизнь, музыка является частью нашей души, живет постоянно в нашем сердце, Пушкин утверждал, что из всех наслаждений жизни музыка одной любви лишь уступает. Недаром же великий ученый Альберт Эйнштейн очень любил скрипку, обожал игру на ней и никогда не расставался с этим инструментом. Итак, скрипка, — повторил Рябинин. — Композитор Глиэр. «Романс». Исполняет Наташа Кравцова. 

На эстраде появилась молодая девушка со скрипкой в руках. В зале наступила полнейшая тишина. Небольшая пауза, и рука скрипачки взметнулась вверх. Смычок опустился на струны, и в зал ворвалась мелодия глиэровского романса. Сначала тихая, нежная, она постепенно нарастала, властно подчиняла себе мысли и чувства сидевших в зале. Мелодия струилась из-под смычка, как из родника вода, — светлая, как мечта, как материнская ласка. Лирические переливы мелодии как бы переносили раненых из госпитальной обстановки в какой-то другой мир, мир музыкальный, где так много света, простора и красок. 

Замполит Осадчий, сидевший перед эстрадой, видел, с каким сосредоточенным вниманием раненые слушали музыку, с вниманием настолько подчёркнутым, словно весь зал превратился в слух. Все сидели как завороженные. Под высокими сводами коридора вдохновенно звучала лирическая мелодия. Казалось, она уносила думы и тревоги больных, снимала с незаживших ран боль, вносила в сердце успокоение. 

Но вот мелодия смолкла. Исполнительница выпрямилась, откинув назад голову и опустив скрипку. Как на всяком концерте, в зале неминуемо должны были раздаться аплодисменты. Но зал был нем — ни одного хлопка. От непривычной тишины скрипачке стало не по себе. Если бы она не слышала заявления конферансье, что концерт будет вестись без аплодисментов, она, наверное, подумала бы, что музыка не затронула души солдат. 

Рябинин тоже ощутил неловкость. Ему подумалось: «Нет аплодисментов, нет и контакта между актером и публикой». Но, взглянув на лица раненых, он понял: музыка не оставила их равнодушными. Он улыбнулся скрипачке: дескать, всё идет нормально, и объявил: 

— Композитор Моцарт. «Турецкий марш», в том же исполнении. 

Музыка Моцарта звучала радостно, ликующе. Новая мелодия рождала и новые раздумья, мысли, настроения. Под звуки поющей скрипки многим привиделись домашние очаги, лица родных, близких. Кто-то вспоминал мать, отца, кто-то жену, детей, кто-то любимую девушку. 

Когда скрипка умолка, раздался возглас: 

— Сыграйте ещё! Просим! 

— Просим! Просим! — подхватило несколько голосов. 

Замполит подумал: «Вот и контакт зрителя с актёром установился. Какой же волшебной силой обладает музыка, если она нашла такой отклик в сердцах этих измученных, искалеченных войной людей! Нет, недаром говорится, что музыка высекает огонь из сердец». 

А Наташа Кравцова, ободрённая признанием раненых, с ещё большим воодушевлением взмахнула смычком и в зале зазвучала мелодия «Венгерского танца» Брамса. Исполняя это произведение, скрипачка стремилась передать те глубокие страсти, которые вложил в свое творение темпераментный композитор. Скрипка, казалось, обрела настоящий человеческий голос, пела то грустно, то задорно, и в зале стояла та торжественная тишина, которую может создать лишь настоящая музыка. 

Конферансье Рябинин был, что называется, в эмоциональном накале. Очередной свой конферанс он посвятил вокальному жанру — русской народной песне. Сказал, что через песню открывается удивительный мир прекрасного, что «песня строить и жить помогает». Ведь песня — это душа народа, отражающая его характер, его вольную богатырскую ширь. 
Прослушайте русскую народную песню «Вот мчится тройка почтовая». Ее исполнит заслуженная артистка РСФСР Лидия Русланова. 

На эстраду в русском сарафане поднялась с покоряющей улыбкой Русланова и запела своим сильным и проникновенным голосом. В самой мелодии песни, в её словах — и широкий русский размах, и русская удаль, и сердечная тоска. Не успел ещё затихнуть голос певицы, как раздались возгласы из зала: 

— Просим! Просим! 

Русланова пела одну песню за другой. Были спеты «Выйду я на реченьку», «Уж ты сад, ты мой сад», «Степь да степь кругом». А из зала выплеснулся новый заказ: 

— «Валенки»! Просим «Валенки»! 

Заказ артисткой был принят охотно и раздалась звонкая, шутливая, какая-то домашняя песенка: «Валенки, валенки, да не подшиты стареньки». 

В конце своего выступления Лидия Русланова, верная своей традиции, исполнила свой коронный номер — «Саратовские напевы». 

После Руслановой выступали мастер художественного слова, баянист и иллюзионист, балерина. Раненые всем артистам выражали свою благодарность лишь одним словом — «Просим!», заменившим аплодисменты.

По окончании концерта пожилой солдат, назвавший себя Гущиным, попросил слова у замполита. Тот охотно предоставил. 

— Дорогие актеры-москвичи! — начал солдат бодрым голосом. — Разрешите мне от имени всех присутствующих и тех, которые слушали вас в палатах, словом, от всех нас поблагодарить за прекрасный концерт. До войны я был избалован спектаклями и концертами. Но сегодняшний концерт без аплодисментов — концерт особенный. Он вызвал у всех у нас на душе праздник, от него даже боли в ранах приутихли. Выходит, что и искусство способно лечить раны, снимать боль. От лица всех большое вам солдатское спасибо! Вы уж извините, товарищи артисты, что мы не можем преподнести вам цветы — время осеннее. А вам, Анатолий Наумович, я с превеликим удовольствием пожал бы руку за тёплый привет из Москвы, да мне отсюда к вам никак не добраться. 

— Откуда вы, дорогой товарищ, знаете меня? — с интересом спросил Рябинин. 

— Да кто же вас из москвичей не знает как конферансье, — улыбнулся Гущин. 

На крупном лице Рябинина засветилась улыбка. 

— Вы москвич? 

Гущин оживился, будто ждал этого вопроса. 

— Коренной москвич! — с гордостью ответил он. — Тридцать семь лет прожил на Таганке и двенадцать из них проработал в театре имени Ермоловой. Нет, не артистом, — улыбнулся он на удивление раненых, — а осветителем сцены. 

Все были приятно удивлены, а Рябинин — польщён. У него долго не сходила с лица улыбка. 

Сколько потом мне приходилось бывать на концертах! Но тот, военный, без аплодисментов, почему-то остался в памяти на всю жизнь.