Старая Люда

Эту историю о старой женщине, колхознице Людмиле Ивановне Милешкиной, давно ещё рассказывал мне командир партизанского отряда Яков Архипович Востоков. Рассказываю я её в том виде, как она запомнилась. 

Людмилу Ивановну Милешкину, или старую Люду, как называли ее в селе Сахновка на Смоленщине, знала вся округа. Это была бездетная вдова, суетливая, подчас сварливая, но сердцем добрая и до того работящая, что ни на минуту, бывало, не присядет, хотя ей и было уже далеко за шестьдесят.

Изба у нее была просторная, опрятная. На полу лежали чистые половички, на комоде — салфетки с узорами, на окнах — сетчатые занавески. 

Людмила Ивановна была хорошо знакома с народной медициной. Еще с детства переняла она от матери любовь к травам. В старину знатоки целебных растений почитались наравне с докторами. Передавали они знания по наследству. Вот и старая Люда еще девчонкой узнала от матери, какая трава какую хворь лечит. Милешкина летом и осенью заготовляла и зверобой, и тысячелистник, и чабрец, и сушеницу болотную, и ягоды малины и черники, и траву бессмертника, листья иван-да-марьи, корни одуванчика. Трав много и у каждой травинки — своё назначение. Скажем, багульник: если заварить листочки его да настоять, то от сухого кашля — лучшее лекарство. Корешки змеевика расстройство желудка лечат. 

Старая Люда лечила людей. В её избе каких только лекарственных трав не было. Все эти снадобья содержались в аккуратнейшем порядке — в пучочках и мешочках, развешанные по жердям, вдоль всей глухой стены и расставленные по углам. Среди этого разнотравья особенно выделялись резкий запах душистого чабреца и пряный, горьковатый желтого донника. Милешкина знала секреты трав, готовила из них отвары для питья и примочек. Со всех сторон приходили к ней больные. Никому она не отказывала в лечении. Одних лечила своими настоями, другим советы давала, как самому их приготовить. К ней приходили женщины и мужчины, и всем она оказывала посильную помощь. 

Работала Людмила Ивановна в льноводческой бригаде, от молодых женщин не отставала, да ещё и подгоняла их, стыдила за нерадивость в работе. Богатый колхоз был у них, на весь район славился. Какие льны сахновцы выращивали! Возьмешь теплый пучок из-под трепалки, сожмешь его в руке, а он, как шёлковый, хрустит. 

Но вот пришла война и нарушила мирную жизнь советских людей. И пока она громыхала ещё у западной границы, по-всякому думалось: может, все-таки упрутся наши, остановят фашистов. Но каждый день радио приносило тревожные вести с фронта. Взят врагом Минск. Пал Смоленск. Занята Вязьма. А потом появились гитлеровцы и в Сахновке. 

Засучив рукава, шли солдаты. Старая Люда смотр ела в окно и у неё все внутри холодело. 

Не успела она ещё прийти в себя, как во двор въехала огромная машина и в избу ввалилась немецкая солдатня. Они забалаболили по-своему, сбрасывали с себя амуницию, умывались, чистились. Фельдфебель окинул взглядом чистую опрятную избу, цветочные горшки на подоконниках и удовлетворенно произнёс: 

— Гут, гут! — Потом на ломаном русском языке стал объяснять хозяйке, что в избе будут жить немецкие солдаты, и приказал хорошо кормить корову и подавать на стол парное молоко.

Людмила Ивановна тяжело вздохнула. «Нечистая сила принесла вас на мою голову, чтоб вы околели»,— негодовала она в душе. Утром, скрепя сердце, доила корову. Процедив в крынку молоко, ещё теплое, подавала на стол фашистам. «Пейте, чтоб вас разорвало, аспиды»,— как заклятие, шептала она. А немцы уже не довольствовались молоком, требовали сливок, сметаны. Ловили кур, рубили им головы и требовали зажарить их. Старая Люда с болью в душе выполняла их требования. А попробуй ослушаться извергов— жизни лишат. Их власть, их и сила. 

Однажды подвыпившие солдаты придумали себе забаву. Заставили хозяйку выпить шнапсу и под губную гармошку пустились с ней в пляс. Сначала один покружился с Милешкиной, потом второй, третий. И когда её закружили до того, что она в изнеможении упала, в завершение своей забавы приневолили ее ползать на четвереньках. 

В субботу хозяйку заставили истопить баню. Она все приготовила, вымыла пол в предбаннике и не успела оттуда выйти, как они влетели и, не стыдясь старой женщины, начали раздеваться. После бани рыжий солдат приказал хозяйке приготовить курятину. 

— Нет у меня больше кур. Ничего уже нет: всё сожрали, провалиться б вам, окаянные! — вырвалось у нее от гнева. 

Рыжий взбеленился, размахнулся и ударил ее по голове так, что у Милешкиной искры посыпались из глаз. 

Долго и нудно тянулись дни, полные мук и непрестанного труда. Старую Люду заставляли мыть полы, топить баню, стирать белье. «Чтоб на вас погибель пришла», — проклинала она оккупантов, принимаясь за работу. Фашисты забирали коров, свиней и другую живность, а людей, сопротивлявшихся им, арестовывали и отправляли в лагерь. 

В глазах старой Люды сквозила тоска. Сердце обливалось кровью от ненависти к врагам не давала покоя мысль: что делать, как жить дальше? Когда же наступит конец этой чёрной ночи? 

На постой пришли уже другие, офицер и его подчинённые. 

Людмила Ивановна тяжело вздохнула и принялась мыть полы, наводить чистоту в избе. Протирая тряпкой подоконники, она прислушивалась к голосу солдатни, подозрительно долго возившихся во дворе. И нехорошее предчувствие вкралось в ее душу. Но вот машина загудела, уехала со двора. Управившись с уборкой, Милешкина вышла, во двор, чтобы покормить корову. Она вошла в сарай и то, что она увидела, пронизало ее смертным холодом. На подстилке лежала коровья требуха да чернела лужа крови. У Милешкиной вырвался тяжелый стон. Обессиленная, она прислонилась к стенке и забилась в безутешном плаче. Корова — её кормилица. «Ах, паразиты, креста на вас нету. Будьте вы прокляты!» На какой-то миг ею овладела мысль: поджечь избу, сарай, все предать огню и уйти из села. Но стоило ей выйти из сарая, взглянуть на избу, и сердцем почувствовала, что не поднимется у нее рука предать огню все то, что создавалось годами тяжёлым трудом. 

Войдя в избу, она увидела на подоконнике две солдатские фляги, оставленные в спешке фашистами. Людмила Ивановна отвинтила металлическую пробку, понюхала — водка. «Хватятся — придут за ней». И тут ей пришла в голову дерзкая мысль. 

Она закрыла сенцы на щеколду, задернула плотно на окнах занавески. Затаив дыхание, развязала маленький узелок с темно-синим порошком, которым травила мышей. Дрожащими руками насыпала в обе фляги. Потом добавила в них по две щепотки порошка из другого узелка. Завернула пробки, взболтнула фляги и положила на прежнее место. Милешкина присела на лавку и вытерла холодный пот с лица. Задумалась. Думы унесли ее в невозвратно далекие девичьи годы. В неполные девятнадцать лет она вышла замуж за Ивана Болотного, парня добропорядочного, тихого и скромного. И не могла нарадоваться своему счастью, что осветило ее жизнь. Жили мирно и радостно. В одном не повезло им: не было у них детей, поэтому не было и полного счастья в доме. 

На десятый год семейной жизни Иван простудился, и умер от воспаления лёгких. Рано овдовев, Людмила Ивановна пошла в прислуги к священнику и лет десять прослужила у него. Готовила еду, стирала, убирала комнаты. 

— Гостям из нижних чинов можно попроще приготовить, а для господ офицеров и почёт и уважение другое. Когда я служила у благочинного батюшки отца Антония кухаркой, так у него в доме такой порядок был заведён, — рассказывала баба Люба после войны. — Случалось, были гости из простых людей, им и кушанье готовилось простое, мужицкое — борщ и каша. А когда к батюшке приезжали гости из господ, то и кушанье готовилось господское — поросенок заливной с хреном или гусь с яблоками, а то и дичь всякая. 

Когда в Сахновке организовался колхоз, Милешкина одна из первых вступила в него. Так за работой и не заметила, как перевалило ей за шестьдесят и на селе стали ее называть старой Людой. 

Под вечер в ее избу вселились новые постояльцы — немецкие офицеры. Хозяйку позвали в избу. За столом сидел тучный, с двойным подбородком, в больших роговых очках офицер Клод. Он курил сигарету и что-то писал. «Отроду в моей избе табачищем не пахло, а этот нехристь всё окуривает вонючим дымом», — с негодованием подумала Милешкина. В избе находились еще два офицера. Была ещё лет тридцати немка с накрашенными губами. 

Старая Люда сидела в сенцах на маленьком стульчике и чистила картошку. Ее бил нервный озноб. Она думала о флягах с водкой. Придут за ней солдаты или не придут? Как потом быть с ними? 

Начистив картошки, она отрубила головы двум последним курицам, которых прятала в сарае под закутком, в кошелке. Ошпарив их кипятком, стала ощипывать перья. Немка вертелась возле нее, с трудом подбирая русские слова: 

— Куриса, картоха — лютший русские еда, жарикое. 

— Жаркое,— поправила ее Милешкина. 

— Жарикое,— вторила немка. 

Людмила Ивановна вложила в большой чугунок курятину, картошку, накрошила по требованию немки сверх меры луку, посолила, поперчила и поставила в горячую печь тушить. 

В избе появился рыжий солдат. 

— Что надо? — строго спросил его офицер. 

— Мы забыли свои фляги со шнапсом. Разрешите взять? — кивнул он на фляги. 

— Шнапс сгодится нам, а ты мотай отсюда,— рявкнул на него офицер. 

Солдат пожал плечами, повернулся и открыл дверь, чуть не сбив с ног появившуюся на пороге хозяйку. Старая Люда мельком взглянула на лежавшие фляги и мысленно подумала: «Одна сатана. Травить, травить их надо». Сердце у нее учащенно забилось — вот-вот выскочит из груди. 

Когда жаркое было готово, Людмила Ивановна под пристальным взглядом немки разложила его в четыре тарелки и, поставив на стол, сказала: 

— Кушайте на здоровье. — А про себя подумала: «Чтоб на вас погибель пришла». 

Оккупанты под жаркое распили бутылку коньяку. Но, как всегда, аппетит приходит во время еды. Вспомнив о флягах, Клод, немецкий офицер распорядился подать их на стол. 

Гитлеровцы шумно веселились, пели свои марши. Под конец немец вышел из-за стола, похлопал благосклонно по плечу хозяйку и, широко улыбаясь, сказал: 

— Будешь, матка, постоянным кухаром. Теперь приготовь нам постель. Будем спать. 

Милешкина приготовила постели и, подавляя в себе чувство ненависти, почтительно поклонилась и подчеркнуто вежливо сказала: 

— Спокойной вам ночи. Спите крепко. 

В избе стало тихо. Людмила Ивановна натянула на себя вторую юбку, надела шерстяную кофту, верхнюю одежду. Повязала на голову теплый платок. Посмотрела на спящих фашистов, подумала с тревогой: «Может, они прикинулись, что спят, и стоит открыть дверь, как они крикнут: стой!» Мороз пробежал по коже от одной этой мысли. Ноги тяжелели, словно к ним прицепили тяжелые гири. Усилием воли Людмила Ивановна выпрямилась, шагнула через порог и вышла из избы. «Спите, ироды, теперь вы уже никогда не проснетесь»,— подумала она. 

Во дворе её окликнул часовой. 

— Это я, хозяйка, — сказала она. 

Милешкина прошла к сараю. Село притаилось, словно чего-то ждало. Луна то пряталась за тучи, то опять плавала в небе, роняя на землю блеклый свет. Старая Люда оглянулась. Горела соседняя деревня Карповка. Красное зарево Карповки как-то по-новому осветило душу Милешкиной, прожгло её насквозь. «Будет на вас погибель, будет!» Она открыла калитку, вышла на огород и словно растворилась в темноте. 

— Добро, Людмила Ивановна. А у нас как раз нужда в стряпухе, быть тебе партизанской кухаркой, — сказал командир отряда Востоков. 

Автор: Полина Ефимова