ВЛ / Статьи / Интересное
«Гитрел» и «лисапед». Дети войны
23-08-2016, 09:12...
1 671
Когда 22 июня 1941 года началась война, Юрасику (так тогда называла Юрия Николаевича мама) было три года и семь месяцев. В казацком хуторе Садки Тарасовского района Ростовской области, где жили его родные, он неоднократно от взрослых слышал, что какой-то злой дядя напал на нашу землю и может добраться до нашего хутора. Юра старался выговорить имя этого злюки, но у него не получалось.
— Гитрел, Гитрел, Гитрел, — повторял, силясь сказать правильно, Юра. Это нервировало, можно сказать, мучило его. Он капризничал из-за этого Гитрела и даже, как казалось взрослым, ни с того, ни с сего начинал плакать. И только в тот день, когда все пошли провожать папу на войну с этим Гитрелом, уже за хутором у Юры вдруг получилось. «Получилось! — вскрикнул Юра. — Гитлер!» Он впервые про себя правильно выговорил это имя, ставшее уже ненавистным. А потом, после ухода папы на войну, в хуторе стало тихо и грустно. Целый год было какое-то тревожное ожидание опасности. Наши войска отступили к Сталинграду. Папа с мамой были уже давно на фронте, а в доме с Юрой оставались только дедушка и бабушка. И вот однажды таким же тихим, грустным и тревожным утром Юра сидел у окна и смотрел на улицу.
— Гитрел, Гитрел, Гитрел, — повторял, силясь сказать правильно, Юра. Это нервировало, можно сказать, мучило его. Он капризничал из-за этого Гитрела и даже, как казалось взрослым, ни с того, ни с сего начинал плакать. И только в тот день, когда все пошли провожать папу на войну с этим Гитрелом, уже за хутором у Юры вдруг получилось. «Получилось! — вскрикнул Юра. — Гитлер!» Он впервые про себя правильно выговорил это имя, ставшее уже ненавистным. А потом, после ухода папы на войну, в хуторе стало тихо и грустно. Целый год было какое-то тревожное ожидание опасности. Наши войска отступили к Сталинграду. Папа с мамой были уже давно на фронте, а в доме с Юрой оставались только дедушка и бабушка. И вот однажды таким же тихим, грустным и тревожным утром Юра сидел у окна и смотрел на улицу.
Вдруг с улицы стали доноситься какие-то необычные звуки. Скрип вперемешку со свистом и визгом. Такого звука в хуторе Юра ни когда не слышал. Потом показались лошади, запряженные в странные телеги с большими железными, узкими и скрипучими колесами. На телегах сидели солдаты. Это вступали в хутор чужеземные вражеские войска, но не немцы, а румыны. Вскоре в дом буквально ворвались два румына. Они прямо с порога кинулись к закрытому кухонному столу, где стояла кастрюля с мамалыгой, кукурузной кашей с сухофруктами. Без спроса они вынули из стола кастрюлю и, будто их неделю не кормили, съели всю кашу.
Тем не менее, Юрин дедушка, донской казак Николай Степанович Миронов, стал с ними объясняться по-румынски. Он немного знал румынский язык еще со времен Первой мировой войны, поскольку, будучи командиром конной батареи, воевал на территории Румынии. Юре тогда понравилось и запомнилось колоритное слово «камэрад», что означает «товарищ». Беседа длилась недолго, румыны ушли. А Юре после них захотелось в туалет, который был на улице. Нужно было одеваться, так как была уже осень. И тут вдруг оказалось, что исчезла шапка. А шапка-ушанка была новая, кожаная, с внутренним мехом. По тем временам для хутора редкая вещь. Папа купил ее Юре перед уходом на фронт.
— Эти румыны, которых прислал Гитлер, украли мою красивую шапку, папин подарок, — хныкал Юра.
Наступил 1943 год. После окружения и разгрома немцев под Сталинградом они достаточно быстро под напором Красной Армии стали пятиться назад, очищая Ростовскую область. Из хутора Садки, что на западе области, расположенного в двух километрах от Северского Донца, притока Дона, драпанули и румыны. Наши войска без боя вошли в хутор. Им предстояло форсировать Северский Донец. Трудная задача усложнялась ещё и тем, что на нашей, левой стороне реки был равнинный луг, а на другой, удерживаемой отступающими гитлеровцами, начинался Донецкий кряж возвышенная земля Донбасса. Несколько дней наши готовились к форсированию реки. Юре в это время было уже пять лет и четыре месяца.
Дедушкин дом был достаточно большой три комнаты и коридор с кладовкой. Помнится, в доме расположились два наших офицера: Пётр, старший лейтенант из Москвы и его друг Иван лейтенант из Челябинска. Пётр нежно относился к Юре. Сажал на колени и, гладя его белобрысую голову, ласково говорил: «У меня в Москве есть такого же возраста сыночек, и его тоже зовут Юра».
А потом Пётр из пистолетной кобуры сшил для Юры кожаный кошелек, который закрывался на кнопочку. В доме почему-то была большая армейская полевая кухня, в которой варили много мяса. И для Юры после полуголодной жизни эти дни были продуктовым раем. Пётр угощал его мясом, кусочками стылого меда и масла. Но через несколько дней Пётр с Иваном пошли форсировать Северский Донец. И случилась новая большая беда. С первого раза реку форсировать не удалось. Петра убили, а Иван вернулся весь окровавленный. Его ранили в руку. Юра плакал по Петру и одновременно смотрел, как бабушка, Прасковья Григорьевна Миронова, разрезала ножницами рукав и рукавицу, чтобы освободить раненую и затекшую кровью руку Ивана.
Вскоре, перед вторым форсированием, на небольшом расстоянии от дома, быстро подъехали «катюши» и стали стрелять по той стороне Северского Донца, где засели гитлеровцы. Юра видел, с каким сильным воем улетали длинные огненные снаряды на врага, и торжествовал. Те наши солдаты, которые ушли в атаку, уже больше не возвращались.
Позже бабушка сказала: «Ну, слава богу, на этот раз наши одолели эту скверну, они теперь уже на той стороне Донца». Юра вместе с дедушкой и бабушкой чувствовал себя победителем. Это была третья победа над Гитлером маленького Юры. Она в дальнейшем, 9 Мая 1945 года, переросла в четвертую, великую и окончательную Победу над Гитлером, после чего папа с тремя ранениями вернулся с войны. Вернулся без «лисапета», но с огромной радостью для Юры. Собственно, «лисапет» был уже и не нужен, потому что Юра стал почти взрослым мужчиной. Ему было уже семь лет и шесть месяцев.
Девочка Нина
Родилась Нина Степановна Добровольской в феврале 1936 года в городе Тетиев Киевской области. Ее отец в это время работал инструктором райкома комсомола, а мама телеграфисткой. Потом отца перевели в Киев, где он трудился в обкоме комсомола, а перед самой войной его призвали на службу в армию. Служил он старшим политруком, а их военная часть дислоцировалась в Вильнюсе. Семья тоже переехала туда. А затем война. Советские войска отступали, Прибалтика была оккупирована фашистами. Жён, детей и других близких родственников советских военнослужащих, работников советского и партийного актива, которые остались на оккупированной территории, сгоняли в специальные лагеря для интернированных. Эти люди были лишены всех прав и жили за колючей проволокой. Лагерь находился в Вильнюсе, и узники называли его «Субочь».
— Эти румыны, которых прислал Гитлер, украли мою красивую шапку, папин подарок, — хныкал Юра.
Наступил 1943 год. После окружения и разгрома немцев под Сталинградом они достаточно быстро под напором Красной Армии стали пятиться назад, очищая Ростовскую область. Из хутора Садки, что на западе области, расположенного в двух километрах от Северского Донца, притока Дона, драпанули и румыны. Наши войска без боя вошли в хутор. Им предстояло форсировать Северский Донец. Трудная задача усложнялась ещё и тем, что на нашей, левой стороне реки был равнинный луг, а на другой, удерживаемой отступающими гитлеровцами, начинался Донецкий кряж возвышенная земля Донбасса. Несколько дней наши готовились к форсированию реки. Юре в это время было уже пять лет и четыре месяца.
Дедушкин дом был достаточно большой три комнаты и коридор с кладовкой. Помнится, в доме расположились два наших офицера: Пётр, старший лейтенант из Москвы и его друг Иван лейтенант из Челябинска. Пётр нежно относился к Юре. Сажал на колени и, гладя его белобрысую голову, ласково говорил: «У меня в Москве есть такого же возраста сыночек, и его тоже зовут Юра».
А потом Пётр из пистолетной кобуры сшил для Юры кожаный кошелек, который закрывался на кнопочку. В доме почему-то была большая армейская полевая кухня, в которой варили много мяса. И для Юры после полуголодной жизни эти дни были продуктовым раем. Пётр угощал его мясом, кусочками стылого меда и масла. Но через несколько дней Пётр с Иваном пошли форсировать Северский Донец. И случилась новая большая беда. С первого раза реку форсировать не удалось. Петра убили, а Иван вернулся весь окровавленный. Его ранили в руку. Юра плакал по Петру и одновременно смотрел, как бабушка, Прасковья Григорьевна Миронова, разрезала ножницами рукав и рукавицу, чтобы освободить раненую и затекшую кровью руку Ивана.
Вскоре, перед вторым форсированием, на небольшом расстоянии от дома, быстро подъехали «катюши» и стали стрелять по той стороне Северского Донца, где засели гитлеровцы. Юра видел, с каким сильным воем улетали длинные огненные снаряды на врага, и торжествовал. Те наши солдаты, которые ушли в атаку, уже больше не возвращались.
Позже бабушка сказала: «Ну, слава богу, на этот раз наши одолели эту скверну, они теперь уже на той стороне Донца». Юра вместе с дедушкой и бабушкой чувствовал себя победителем. Это была третья победа над Гитлером маленького Юры. Она в дальнейшем, 9 Мая 1945 года, переросла в четвертую, великую и окончательную Победу над Гитлером, после чего папа с тремя ранениями вернулся с войны. Вернулся без «лисапета», но с огромной радостью для Юры. Собственно, «лисапет» был уже и не нужен, потому что Юра стал почти взрослым мужчиной. Ему было уже семь лет и шесть месяцев.
Девочка Нина
Родилась Нина Степановна Добровольской в феврале 1936 года в городе Тетиев Киевской области. Ее отец в это время работал инструктором райкома комсомола, а мама телеграфисткой. Потом отца перевели в Киев, где он трудился в обкоме комсомола, а перед самой войной его призвали на службу в армию. Служил он старшим политруком, а их военная часть дислоцировалась в Вильнюсе. Семья тоже переехала туда. А затем война. Советские войска отступали, Прибалтика была оккупирована фашистами. Жён, детей и других близких родственников советских военнослужащих, работников советского и партийного актива, которые остались на оккупированной территории, сгоняли в специальные лагеря для интернированных. Эти люди были лишены всех прав и жили за колючей проволокой. Лагерь находился в Вильнюсе, и узники называли его «Субочь».
В то время Нина не могла понять, почему он так назывался, и только позже разобралась, ведь он находился на улице Субочеускаса. Их семья мама, сестра Вера и маленькая Нина жила с 1941 по 1944 год в холодной и ободранной комнате, в которой, помимо них, ютились еще две семьи. Всего в этой комнате проживали десять человек. Рано утром в комнаты входили охранники и грубо выгоняли женщин на улицу, где их пересчитывали, проверяли по спискам, а затем гнали на работу.
Они собирали картошку, брюкву, морковь. И кормили их этими самыми овощами. Чаще всего их давали сырыми. Понятно, что ребятишки в течение всего дня оставались одни. Кормили их очень плохо. Чаще всего давали по хлебку из картошки, моркови, брюквы и немного хлеба.
— Всё время нам хотелось есть, — вспоминает Нина Степановна. — Эта мысль занимала нас в течение суток. Даже из-за этого не хотелось играть с детьми. Немного легче нам жилось в летние месяцы: не так было холодно. А вот зимой, осенью и весной мы замерзали в своей изодранной и грязной одежде. Помещения отапливались очень плохо. Печи были старые и дымили. Женщин зимой выгоняли в лес для заготовки дров. Они возвращались оттуда за мерзшие и уставшие и буквально облепляли печи, чтобы согреться. С помывкой было тоже очень плохо. За водой женщины ходили к небольшому ручью. Но вёдер было мало, и воды хватало только для приготовления похлебки и питья.
Все эти годы узники оставались в состоянии неопределенности: не знали, с чего начнется следующий день и чем он закончится. Иногда в лагере распространялись слухи о том, что через некоторое время их отправят на работу в Германию, а когда советские войска перешли в наступление по всем фронтам, стали говорить, что их расстреляют.
После освобождения Вильнюса был долгий и тяжелый путь домой, занявший несколько месяцев.
В 1950 году отыскался отец, который воевал в Сталинграде, форсировал Днепр, войну закончил в Болгарии. У него была информация о том, что семью отправили в лагерь, а потом расстреляли. Закончила Нина школу в 1953 году, и семья переехала в Казань, где она поступила на педиатрический факультет Казанского медицинского института. После его окончания с отличием в 1959 году она с девчонками-однокурсницами уехала на целину. Но когда прибыли в здравотдел города Караганды, местное начальство распорядилось оставить молодых медиков в городе, где в это время свирепствовала дифтерия. Её назначили заведующей отделением, и она со своими девчонками разъезжала по городу и делала людям прививки. Через год заболевание пошло на убыль. В Караганде она вышла замуж, родила дочь. В 1965 году Нина Степановна с семьёй переехала в Белгород. Работала участковым врачом.
— Всё время нам хотелось есть, — вспоминает Нина Степановна. — Эта мысль занимала нас в течение суток. Даже из-за этого не хотелось играть с детьми. Немного легче нам жилось в летние месяцы: не так было холодно. А вот зимой, осенью и весной мы замерзали в своей изодранной и грязной одежде. Помещения отапливались очень плохо. Печи были старые и дымили. Женщин зимой выгоняли в лес для заготовки дров. Они возвращались оттуда за мерзшие и уставшие и буквально облепляли печи, чтобы согреться. С помывкой было тоже очень плохо. За водой женщины ходили к небольшому ручью. Но вёдер было мало, и воды хватало только для приготовления похлебки и питья.
Все эти годы узники оставались в состоянии неопределенности: не знали, с чего начнется следующий день и чем он закончится. Иногда в лагере распространялись слухи о том, что через некоторое время их отправят на работу в Германию, а когда советские войска перешли в наступление по всем фронтам, стали говорить, что их расстреляют.
После освобождения Вильнюса был долгий и тяжелый путь домой, занявший несколько месяцев.
В 1950 году отыскался отец, который воевал в Сталинграде, форсировал Днепр, войну закончил в Болгарии. У него была информация о том, что семью отправили в лагерь, а потом расстреляли. Закончила Нина школу в 1953 году, и семья переехала в Казань, где она поступила на педиатрический факультет Казанского медицинского института. После его окончания с отличием в 1959 году она с девчонками-однокурсницами уехала на целину. Но когда прибыли в здравотдел города Караганды, местное начальство распорядилось оставить молодых медиков в городе, где в это время свирепствовала дифтерия. Её назначили заведующей отделением, и она со своими девчонками разъезжала по городу и делала людям прививки. Через год заболевание пошло на убыль. В Караганде она вышла замуж, родила дочь. В 1965 году Нина Степановна с семьёй переехала в Белгород. Работала участковым врачом.
По правую руку, в глубине грибных лесов, протянулся вдоль родникового ручья поселок Пролетарский, не далеко от Серпухова. В середине XIX века купец Демид Хутарев основал здесь суконную фабрику. А окрестные деревни поставляли в неё рабочие руки. Купец Хутарев придал фабрике такое ускорение, что на международных ярмарках ее сукна отметились 8 золотыми медалями. Большевики быстро оценили притягательность суконного производства, со временем расширили фабрику, поставив за станки 1700 пролетариев.
К 1941 году местные сукна покупали несколько держав, в том числе и Британия. А как только Гитлер напал на СССР, на поселок Пролетарский посыпались бомбы: целились в суконную фабрику. Немцы хорошо знали, что местные сукна не только выгодно продаются, но ими одевают солдат и командиров РККА. Алексей Иванович Фадеев, рожденный в этих местах, встретил войну 5-летним мальцом, а врезалась она в память воем падающих бомб, оглушающими разрывами.
Потом подтянулись наши зенитчики и поубавили наглость врага в небе. Алексей помогал маме, какую бы работу она ни выполняла. Живая сила и техника немцев не достигли поселка. Но осенью 1941го через Пролетарский проходило много наших войск, чаще по ночам, чтобы не привлекать воздушных стервятников. Солдаты изредка сажали Алексея то на орудие, то на танк. Показывали, как держаться, а через сотню метров прогоняли к маме. А мальчик уже видел себя крепким солдатом. Отгремела война. После средней школы военная служба. В армии Фадеев стал классным водителем, освоил кузнечное дело и ряд других профессий. Вернувшись в родное гнездо, молодому специалисты не хватало для тяжелых работ.
Но решил заниматься и историей здешних военных действий. Находил «окна» и для этого. В итоге составил для себя такую стратегическую панораму: Серпухов и его окрестности сыграли важнейшую роль в маневрах войск 49-й армии, которая участвовала в битвах за освобождение соседней Тульщины. В этом участвовали и конница генерала Белова, и 112-я танковая дивизия полковника Гетмана. Именно эти знания обязали Алексея Ивановича Фадеева создать в родном поселке музей боевых и трудовых традиций. Легко задумать, да не просто сделать. С чего начать? Без соавторства с местной властью, ясное дело, и шагу не ступить. И без активности ветеранов ничего не переменить.
Фадееву крепко пособляла слава механизатора, заслуженная им в окрестных деревнях: в каждой избе был желанным гостем. Всегда носил с собой толстую тетрадь в коленкоровой обложке с крупной надписью: «Ветеранская». К концу 1970-х годов в ней содержались сведения о 30 фронтовиках и 560 ветеранах труда. Тогдашняя местная партийно-советская, военкоматовская, комсомольская власти не чинили Фадееву препятствий в подборе кадров. Ведь в этих местах действовал режим «101-го километра», куда из Москвы периодически «вычищались» неблагонадежные социальные элементы. Раз от разу заявляли о себе кочевые цыганские таборы, вступавшие в конфликты с местными. Выслушивая от собеседников такие сообщения о человеческом разнообразии населения, Фадеев сталкивался и с тем, что из Москвы вскоре после войны стали вывозить и калек войны, не оформивших должного пенсиона, а потому собиравших милостыню то в трамваях, то в электричках.
Таким Фадеев вёл особый учет и добивался от властей должной для них помощи. Конечно же, главной опорой Алексея Ивановича стали те фронтовики, кто призывался из пос. Пролетарский и соседних деревень, а вернулись кто без руки, кто без ноги, кто без глаза. Воевали они, как правило, на далеких фронтах, что усложняло архивно-пенсионную помощь. А без этого фронтовики ни во что не верили и активность не проявляли.
Но Алексей Фадеев не из тех, кто требует помощи в самом начале боя. Став председателем поселкового совета ветеранов, он сделал соратника ми В. А. Кузнецова, В. М. Дроздова, В. А. Шибанова, чьи фронтовые подвиги, биографии покруче нынешних даже самых трескучих ТВ-боевиков. Вместе они сдвинули-таки с мертвой точки вопрос о предоставлении помещения под поселковый музей. Тут надо подчеркнуть, что в годы Советов чиновники ещё не менялись так быстро, и патриотизм они имели не залетный, а искренний. Невелик получился музей, но красив содержанием. В общий труд влились и усилия всей семьи Фадеева. По красным дням сюда сходились ветераны с роднёй. Школа присылала поисковиков, учителей истории. Крупные портреты фронтовиков исполнил фотокор районной газеты. Пополнялись альбомы боевых путей тех частей, где служили земляки-герои.
В 90-х годах музей, как и парк Победы, уничтожили. Новые главы поселка, которых шлют сюда невесть кто и невесть откуда, спотыкаясь на непреклонности Алексея Ивановича, солидарно его невзлюбили.