Огненный сорок первый. Июль

 

Обращения Сталина граждане СССР ждали еще 22 июня. Но он выступил по радио лишь спустя почти две недели после начала Великой Отечественной. Историки до сих пор ломают голову, почему он обратился к народу так поздно. Все это время немцы, «бряцая голой силой зла», лезли вперед, круша, окружая, обходя позиции Красной армии, сжигая наши города и деревни, убивая мирных людей.

Из спецсводки УНКГБ города Москвы и Московской области 3-го июля 1941 года:

«Вождь своей речью сплотил весь народ и мобилизовал на разгром врага. Теперь каждый от мала до велика пойдет в народное ополчение и встанет на защиту Родины». (Ефимов, начальник цеха фабрики «Большевичка»).

«Все эти речи, мобилизация народа, организация тылового ополчения свидетельствуют об исключительной ненадежности положения. Видимо, в скором времени немец займет Москву и советской власти не удержаться» (Перельман, инженер).

«Поздно говорить о добровольцах, поздно обращаться к народу, когда немцы уже подходят к Москве» (служащая Козлова).

«Третьего июля рано утром мы слушали речь Сталина; он, видимо, волновался — слышно было, как он пил воду, да и начал он непривычно, назвал нас «братьями и сестрами», «друзьями», — писал Илья Эренбург в своих мемуарах «Люди, годы, жизнь». — Сталин объяснял военные неудачи внезапностью нападения, говорил о «вероломстве» Гитлера. Одновременно он повторил, что благодаря германо-советскому пакту мы выиграли время и смогли подготовиться к обороне. Все слушали молча. Днем я ходил по городу. В Москве было жарко. Люди разговаривали на бульварах, в скверах, возле подъездов. На Пушкинской площади в витрине «Известий» висела большая карта. Москвичи мрачно смотрели на нее, потом расходились по домам.

Кто знает, сколько было в каждом из нас недоумения, горечи, тревоги! Но нам было не до исторических оценок — фашисты рвались к Москве!"

О речи Сталина говорили многие. Многие считали, что его выступление принесло неоспоримую пользу, подняло моральный дух советских людей. Среди таких людей был писатель Михаил Пришвин. Правда, он ограничился стандартной фразой: «Речь Сталина вызвала большой подъем патриотизма». Далее оговаривался: «действительный это патриотизм или тончайшая подделка его, по совести не могу, хочу, но не могу. Причина этому — утрата общественной искренности в советское время, вследствие чего полный разлад личного и общественного сознания».

… Летом 1941 года москвичка Нина Ватолина писала диплом в Художественном институте. Утром 22-го июня раздался стук в дверь. На пороге ее комнаты в коммуналке на Басманной — стоял сосед, художник-шрифтовик Иван Амплеев: «Началась война с Германией…».

Услышав речь Сталина 3-го июля, муж ее тетки Василий Васильевич Шкваркин, человек бесстрашный и ядовитый, заметил: «Напугалась-таки девчонка! (Так или „усатой девчонкой" звали дома вождя для конспирации). Сразу мы и „братья", и „сестры"… Воду пить стал — зубы о стакан застучали!»

«Однажды мой редактор в издательстве Елена Валериановна Поволоцкая сказала: „Поручено сделать такой плакат, — и приложила палец к губам, — рассказывала Ватолина. — Нужно, чтобы сейчас поменьше болтали…" Позировала мне соседка, у которой двое сыновей ушли на фронт. А лицо я доводила при помощи зеркала, так что глаза и эмоциональное выражение — мои».

Она стала автором плаката, ставшего знаменитым. На нем изображена суровая женщина в красной косынке с надписью «Не болтай!» и четверостишием Самуила Маршака: «Будь на чеку! (такой была орфография), в такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены». Авторство — во всяком случае, формальное — Ватолина разделила с мужем, художником Николаем Денисовым.

4-го и 5-го июля в столице несколько раз объявляли воздушную тревогу. Было непонятно — долетели до Москвы немецкие самолеты или их задержали в городских предместьях. Москвичи жили в ожидании больших, отнюдь не радостных перемен. Словно в подтверждении этого, вслед за удушающей жарой над городом прогрохотала мощная гроза.

Началась эвакуация промышленных предприятий. Горожане покидали город — как писал истории Петр Миллер, «отъезды да массовые, уже не первый день, в организованном порядке, школами, яслями, петлями, учреждениям». И чуть позже: «Внешний вид города сильно изменился: дворы опустели, нет почти ни одного ребенка. Взрослые на улице (сегодня воскресенье). Многие уехали, особенно «зажиточные» («буржуазия»). Слово старое, забытое, но презрение новое…

Уже июль достиг пика, война бушует без малого месяц, и в жизни столицы появляются штрихи военного времени: по улице маршируют солдаты, милиционеры-регулировщики — в касках, у репродукторов толпятся люди, ожидающие фронтовых сводок.

На крышах домов — ящики с песком. Установлено постоянное дежурство — на случай воздушного нападения. Еще в первый день войны вышел приказ заместителя председателя исполкома Моссовета, генерал-майора Сергея Фролова, в котором в Москве и Московской области объявлялось «угрожаемое положение».

Однако в театрах, как и в мирное время, спрашивали лишний билетик. Зрители устраивали овации в Большом во время выступлений певцов Сергея Лемешева и Ивана Козловского, зал МХАТа рукоплескал, когда выходили на сцену Алексей Грибов, Ангелина Степанова, Павел Массальский. В Театре Революции восторгались игрой Марии Бабановой и Сергея Мартинсона.

В магазинах появилась клубника — еще продолжались поставки из Крыма. В витринах — горы капусты, тыквы, огурцов. Как прежде, в продаже сыры, колбасы и ветчины нескольких сортов, крабы, икра, белый и черный хлеб. Увы, скоро от этого изобилия останется лишь воспоминание.

«Увеличился завоз зелени на Тишинский рынок, — сообщала „Вечерняя Москва". — Колхозы доставляют огурцы, салат, ягоды, редис. Колхозы „Луч" и имени Максима Горького систематически торгуют молоком. Колхозники Кунцевского, Ленинского и Звенигородского районов доставили много свинины. На Арбатском рынке продается цветная капуста».

На Кузнецком мост появляются первые «Окна ТАСС» — агитационно-политические плакаты. Народ толпится у стендов, где вывешены фронтовые сводки, перед военными плакатами и едкими карикатурами, изображающими главарей Третьего рейха. То и дело слышится фамилия «Гитлер» в обрамлении насмешливых и грубых эпитетов.

Фрагмент из дневника ученого Владимира Вернадского от 18 июля 1941 года: «Поражает полное отсутствие сведений о войне… Наши последние сведения из газет 16.VII. Наконец… достали вчерашнюю газету от 17 июля. Плохая — бездарная информация — с этим приходится мириться. Серые люди — то же, что видишь кругом. Партия диктаторов — вследствие внутренних раздоров — умственно ослабела: ниже среднего уровня интеллигенции страны. В ней все растет число перестраховщиков, боящихся взять на себя малейшую ответственность».

В ночь на 22 июля — спустя ровно месяц после начала войны — сирена воздушной тревоги возвестила о приближении к Москве нескольких эскадрилий люфтваффе. Самолеты со свастикой на крыльях, которыми управляли опытные летчики, шли на Москву с четырех направлений. Историки считают, что первая немецкая бомба попала в дом 64 на Ленинградском проспекте возле метро «Аэропорт», там, где сейчас находится здание МАДИ.

В газеты попала лишь скупая, тщательно «процеженная» цензурой информация: «В 22 ч. 10 м. 21 июля немецкие самолеты в количестве более 200 сделали попытку массового налета на Москву. Налет надо считать провалившимся. Заградительные отряды нашей авиации не допустили основные силы немецких самолетов к Москве. В городе возникло несколько пожаров жилых зданий. Имеется небольшое количество убитых и раненных. Ни один из военных объектов не пострадал.

Нашей ночной авиацией и огнем зенитных батарей по неполным данным сбито 17 немецких самолетов. Воздушная тревога продолжалась 5 ½ часов".

Наутро после первого налета на Москву на улицах пахло гарью. По Гоголевскому бульвару и Арбатской площади, словно осенние листья, летали обгорелые страницы древних книг, уникальных манускриптов. Это были остатки разбомбленной библиотеки Академии наук на Волхонке.

Бомба попала в театр Вахтангова. Погибли несколько сотрудников администрации, пожарный и два артиста, дежуривших на крыше: Чистяков и Куза, который на общественных началах руководил рабочим театром завода «Каучук».

Несколько домов загорелись в Трубниковском переулке. Бомба уничтожила памятник московской архитектуры — дом князя Гагарина на улице Чайковского (ранее и позднее — Новинский бульвар — В. Б.), построенный по проекту архитектора Осипа Бове. В этом особняке, построенном в 1817 году, располагалась Книжная палата.

В июле на площади Свердлова (ныне — Театральная — В.Б.) открылась выставка боевых трофеев Красной армии. Первым привезли подбитый «Юнкерс» — смотреть на него приходили тысячи людей. Они долго не расходились, обсуждали положение на фронте, со слезами вспоминали своих близких. Судьба многих была не известна…

Горожане спасались от бомбежек не только в тоннелях метро — да и станций в то время было немного, — но и в землянках окопного типа, щелях-траншеях, в которые можно было быстро спуститься — предназначались они в основном для прохожих. Но эти укрытия были, мягко говоря, малоэффективны.

Убежища устраивали и в подвалах домов: оштукатуренных, с заделанными окнами и подогнанными дверями. Увы, порой они превращались в «братские могилы»: например, фугас, угодивший в один из подвалов в Проточном переулке, лишил жизни всех находящихся там людей. Мощная бомба разбила и другое бомбоубежище — под железнодорожным пакгаузом Белорусского вокзала.

Ни в первой газетной информации, ни в последующих не сообщалось о количествах жертв. Цифры фигурировали лишь в секретных донесениях. Так, в результате первой бомбежки Москвы пострадало 792 человека, 130 из которых погибли.

Утром 23 июля первые лучи солнца осветили город, который впервые в своей истории подвергся нападению с воздуха. От Пресни поднималось высокое, густое облако черного дыма. Туда через площадь Восстания с надрывным воем мчались пожарные автомобили.

Но уже начиналась обычная жизнь. Трамваи были переполнены — москвичи спешили на работу. Открывались магазины. Дворники убирали мостовые и, кроме обычного мусора, сметали остатки фугасок, осколки снарядов и выброшенные взрывной волной из окон обломки вещей.

После первого налета, воздушные атаки немцев на Москву стали ежедневными, точнее еженощными — обычно с 22-х часов и до рассвета. Громко и печально звучала знакомая по сотням фильмов о войне фраза: «Граждане, воздушная тревога…» Эту фразу — с сочувствием и теплотой — произносил диктор Всесоюзного радио Алексей Уколычев.

24 июля «Вечерняя Москва» опубликовала извещение Моссовета: «Жители города Москвы! Московский Совет сообщает вам о том, что с 24 июля Московский метрополитен с 9 часов вечера прекращает свою работу для того, чтобы женщины с детьми имели возможность спокойно укрываться в метрополитене до объявления воздушной тревоги. Вход в метрополитен с 9 час. вечера до сигнала „воздушная тревога" разрешается только детям и женщинам с детьми. Вход в метро с громоздкими вещами категорически воспрещается. Разрешается брать с собой в метрополитен одеяла, узелки и маленькие чемоданы с питанием для детей».

Еще одно свидетельство — Эренбурга из книги «Люди, годы, жизнь»:

«Двадцать шестого июля бомбежка застала меня у себя (в Лаврушинском переулке — В.Б.); я писал статью. Поэт Сельвинский был контужен воздушной волной; помню его крик. Бомба разорвалась близко — на Якиманке…» Через несколько строк: «Мы шли по Никольской, видели, как из-под обломков дома вытаскивали тела убитых. Вдалеке рыжели отсветы пожаров…».

Когда объявлялась воздушная тревога, одни спешили в бомбоубежища, другие поднимались на крыши домов обезвреживать сыпавшиеся на город «зажигалки».

«Когда фашисты по ночам

над улицами кружатся,

нужны три вещи москвичам:

вода, песок и мужество!"

Всего во время налетов на Москву было сброшено 1610 фугасных бомб, 1480 из которых взорвались, но при этом враг не смог уничтожить ни один (!) важный стратегический объект. А ведь столицу бомбили долго и интенсивно — с июля 1941-го до весны 1942 года. Враг атаковал главный город Советского Союза упрямо, даже остервенело, используя большое количество самолетов, применяя различную тактику. Но немцам ничего не помогло — защитники Москвы выстояли, показав высокий боевой дух, мастерство и непоколебимую веру в грядущую победу.