78 лет назад родился Владимир Высоцкий

«Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, 

Мне будет чем ответить перед ним»

Не рослый гигант, с совсем заурядной внешностью и с абсолютно не оперным голосом. Казалось бы, человеку с такими данными ничего не стоит затеряться в толпе похожих. Возможно, с любым другим случилось бы именно так. Но только не с Высоцким. Ведь каким-то невероятным образом сумел влюбить в себя всю страну. 

А началось все в далеком 1953 году. Тогда Володя Высоцкий появляется в драматическом кружке Дома учителя. И в том же году он пишет свое первое стихотворение, посвященное смерти Сталина. Сцена затянет. Причем настолько, что бросив учебу в МИСИ, он уходит в школу-студию МХАТ. 

Придет он не с пустыми руками: с гитарой – судьбоносным подарком мамы на 17-летие, и справкой, в которой было написано, что «слух есть, а голоса – нет». 

Тогда и началась его жизнь «вопреки». Рядовой артист, с почти нищенской зарплатой и смешными гонорарами, в прохудившихся ботинках и пальтишке с чужого плеча, хватался за любые роли и был искренне благодарен каждому уроку, который давала жизнь. Именно тогда начались его знаменитые «творческие запои», когда он, отгородившись от мира, запирался и писал. 

Писал, будто одержимый, - на клочках бумаги, на старых газетах и обоях. И пел. Правда, пока что только для друзей. 

Со сцены его голос прозвучит позже, только в 1965 году. Но прозвучит так, что страна буквально вздрогнет. Лучше всего об этом сказал Вознесенский: «Когда Высоцкий поет – страх берет: такой ведь и зарезаться может, прямо здесь, у всех на глазах». Пел он, и правда, совсем не так, как другие: истово, невероятно искренне, пел до сорванных голосовых связок и сбитых в кровь пальцев. 

А потом было кино. И снова, вопреки. Он, такой слишком «неудобный» на съемочной площадке, почему-то враз становился тем, кто делал фильм. Почему «неудобный»? Все просто: играл, как и пел - не как все. Часто не мог правильно войти в кадр и совершенно не умел выполнять формальных задач, чем постоянно изводил режиссеров. А еще он ненавидел вторые дубли. Не потому, что был ленив, а потому, что совершенно не любил повторяться. И всем приходилось подстраиваться под его одержимость и выкладываться так, чтобы на второй дубль не оставалось сил. 

Да и в жизни он был точно такой же, как на сцене или на съемочной площадке. Озорной, увлекающийся, безмерно искренний, часто краснеющий от стеснения. Эдакий большой ребенок с душой, открытой для всех. А еще были нежность и какая-то потрясающая доброта к людям. Настоящие, неподдельные. Он постоянно всем помогал: хлопотал, доставал, договаривался и...пел. Пел всегда – стоило только попросить; пел, будто бы зная, что от его хриплого голоса, переходящего в крик души, становилось легче. Пел в подъездах, в гримерках, в больничных палатах. 

Это потом на него обрушится слава. Огромная и совершенно необъятная, как и он сам. Это потом его песни будет слушать вся страна: в горах, в море, в вагонах и самолетах, на работе и на отдыхе.

А его, честного, искреннего и уже знаменитого, продолжат травить. Будто в отместку за народную любовь его признавали то антисоветчиком, то откровенно злорадствовали «Живой? А говорят – спился и повесился!» Его могли снять с роли только за то, что его песня вдруг звучала на «Немецкой волне» или потому, что очередная комиссия признавала «слишком непохожим на строителя коммунизма». 

А он, такой «непохожий и нетипичный» не отменял концерты из-за сорванного голоса: почти шепотом читал стихи или просто увлекал всех рассказами о съемках или о коллегах. Буквально за месяц до смерти на одном из концертов ему крикнули из зала «Кончай трепаться! Бери гитару и пой!» Он взял гитару, ушел и долго сидел, обняв ее и не пряча слез. 

Он так и не сломался: ни нищенская зарплата, ни травля, ни слава не смогли его сделать другим. 

А потом... Потом был олимпийский восьмидесятый. И была огромная очередь, в которой, не стесняясь, плакали и мужчины, и женщины. Шахтеры и космонавты, уголовники и фронтовики, бабушки и студенты – все они, стоя на невыносимом солнцепеке, прятали от жары не себя, а цветы, которые они в последний раз принесли Высоцкому. 

И в тот день все были уверены, что их любимцу «будет, что спеть, представ перед Всевышним»...

 

Марсель Баширов